Юрий Поляков: И вдруг мне звонят из украинского посольства...

– Юрий Михайлович, свой творческий путь вы начинали с прессы, ваши первые стихи печатались в "Московском комсомольце". Вы работали в нескольких изданиях, а с 2001-го по 2017-й были главным редактором "Литературной газеты". Скажите, какое время являлось "золотым" для журналиста? И как бы вы охарактеризовали современную журналистику?

– В каждом времени была своя примесь "золота". В советские годы требовались смелость, а также умение словесным маневром обходить цензурные запреты, чтобы донести до читателей правду. В эпоху "гласности" смелости особой не требовалось, но нужна была расторопность, чтобы успеть отработать некогда запретную тему раньше и громче коллег. Отсюда та истерическая поспешность и поверхностность. В постсоветский период достоинство журналиста заключалось в том, чтобы не пойти на прокорм к медиамагнатам и не стать винтиком либерального агитпропа. Теперь вот не всем хватает мужества, будучи в тылу, поддержать словом нашу воюющую армию… Сегодня журналистика с трудом пытается вернуть себе доверие читателей, почти полностью утраченное в минувшие десятилетия. Некоторым изданиям и авторам это удается. Но "Литературная газета", которой я отдал семнадцать лет, впала теперь, на мой взгляд, в такое профессиональное и нравственное ничтожество, что я прекратил с ней всякое сотрудничество, а нынешнему редактору Замшеву не подаю руки.

– "Сто дней до приказа", "ЧП районного масштаба", "Апофегей", "Козленок в молоке", "Небо падших". Помню, как журнал "Юность" с вашими повестями переходил из рук в руки. Скажите, на ваш взгляд, перестройка разрушала наше общество или закаляла его? С какими чувствами сейчас вспоминаете то время?

– Я много думаю о том времени, посвятил ему роман "Любовь в эпоху перемен". Многие нынешние проблемы оттуда. В том, что страна нуждалась в переменах, ни у кого сомнений нет. Речь о другом: почему долгожданное обновление обернулось крахом? Об этом мы с классиком советского кино Евгением Габриловичем в 1987 году написали сценарий "Неуправляемая", фильм должны были снимать на "Мосфильме". В главной роли – Ирина Муравьева. Но проект закрыли как "антиперестроечный". А ведь мы предсказали на уровне человеческих отношений почти все дальнейшее развитие событий. Кому интересно, может прочитать этот сценарий, найденный через тридцать лет в архивах студии и опубликованный мной в первом томе моего 12-томного собрания сочинений.

– Недавно вы написали программную статью "Почем вы, мастера культуры?". На ваш взгляд, как нам сейчас следует поступить со вспенившейся ядовитой либеральной массой, "жировой прослойкой", как вы ее называете?

– Главная наша беда в том, что еще в девяностые монополия в информационно-культурной сфере была отдана либералам-западникам в благодарность за помощь в демонтаже советской системы. Вот почему среди "ура-пацифистов", подписывающих разные петиции, столько директоров и худруков театров, продюсеров, народных и заслуженных лицедеев, академиков, ректоров, редакторов, лауреатов всех мастей… Эти люди вообразили себя "солью отечественной культуры" лишь потому, что тридцать лет существовали как монополисты, вне творческой конкуренции и естественного профессионального отбора. Они в самом деле стали "жировой прослойкой". Их надо бы для начала просто вернуть в режим нормальной конкуренции – спеси сразу поубавится. Но беда в том, что наша власть боится патриотов куда больше, чем либералов. Либерал имеет претензии к власти, если она плохо блюдет его личный интерес, – патриоту же обидно за державу. Либерал спрашивает у Кремля: почему моя вилла на Капри попала под санкции? А патриот интересуется: почему наши золотовалютные накопления оказались в Америке, где их попросту украли? Как думаете, на какой вопрос власти легче ответить? То-то и оно…

– Почти двадцать лет вы были главным редактором "Литературной газеты". Но что происходит сегодня с литературой? Можно ли вернуть ей былую популярность во времена "ТикТока"?

– Хорошую книгу, настоящую литературу ничто не заменит, ведь важна не форма и не носитель (папирус, бумага, монитор), а содержание. Если оно есть, будет и читатель. Через слово человек постигает мир, осознает то, что происходит с обществом, с его душой. Конечно, возродить былой интерес к чтению можно лишь после того, как литература выйдет из упадка. Увы, в результате целенаправленной многолетней работы государственной организации "Роспечать" и ее структур у нас воспитано поколение литераторов, попросту не владеющих профессией, не умеющих писать. То, что они выдают за стихи и романы, на самом деле ни к поэзии, ни к прозе никакого отношения не имеет. Прежде чем возрождать интерес к чтению, надо возродить саму отечественную литературу. Задача эта не менее важна, чем импортозамещение, но власть об этом, кажется, не догадывается. Сегодня таланту пробиться к читателю не легче, чем Ломоносову в пронемеченную Российскую академию.

– Хотелось бы услышать ваш совет: кого сейчас читать? Кого читаете вы?

– Проще сказать, что читать не следует. Сочинения лауреатов премий "Большая книга", "Ясная Поляна", "Букер" я даже в руки брать не советую. Рекомендую внимательно прочесть сборник "Проклятые критики", недавно вышедший в издательстве "Прометей". Впервые за три десятилетия там собраны объективные, очень жесткие оценки так называемой "премиальной литературы". Заодно и посмеетесь, ибо цитаты, которые приводят критики, в прежние времена угодили бы в знаменитую рубрику "Литературки" "Нарочно не придумаешь". Сам я сейчас перечитываю Лескова, Герцена, Тростникова, читаю роман Юрия Козлова "Новый вор".

– Вы находитесь в черном списке людей, которым запрещен въезд на Украину. Скажите, пожалуйста, за что?

– К слову, я попал в этот список десять лет назад, одним из первых. Мы в "Литературке" в ту пору завели рубрику "Севастопольские рассказы", где наши люди в Крыму живописали царившие там "незалежные" безобразия. А чтобы не подставлять подлинных авторов, не подвергать их опасности, мы придумали собирательный псевдоним – "Рада Переяславская". Даже портретик создали в фоторедакторе: эдакая гарная дивчина. Вдруг звонят мне из украинского посольства и просят организовать встречу с Радой, чтобы "снабдить ее достоверной информацией". Я говорю – мол, с таким же успехом могу организовать встречу с Козьмой Прутковым. В ответ слышу: "Мы и с Кузьмой Прутковым с удовольствием порозмовляемо". А если серьезно, я считаю: сейчас идет восстановление исторической справедливости, нарушенной при распаде СССР. Мало кто знает, но ведь у нас правила вступления в Союз имелись, а порядка выхода не было. Если бы в Конституции значилось: "Республика выходит из СССР в тех границах, в каких вошла, а принадлежность "приобретенных" территорий определяется референдумом", – то и не было бы никаких проблем с Приднестровьем, Донбассом, Абхазией, Новороссией… Да, сегодня льется кровь, но крови пролилось бы неизмеримо больше в процессе "переделки" русского населения бывшей УССР в украинцев. Сейчас в ходе освобождения всплывают факты чудовищного геноцида, а это только начало…

– Сейчас говорят, что в свете нового курса в российской политике изменится и современный русский язык. Что вы думаете об этом?

– Русский язык – великий и могучий, кажется, он неисчерпаем, как газовые месторождения. Но и ему нужно помогать в развитии. Раньше это делали наша грандиозная литература и высококачественная журналистика. Сейчас и та, и другая, наоборот, обедняют, упрощают язык. Молодые журналисты зачастую пишут примитивно, читаешь и кажется, что перед тобой скверный перевод скверного английского. Я считаю, должна быть создана экспертная организация, отслеживающая и пресекающая неуместные заимствования из того же английского, помогающая найти русские эквиваленты в запасах родного языка. А словарный запас у нас, слава предкам, огромный. Объясните, почему крупнейшая продовольственная площадка в Москве называется "Фудсити"? Почему не "Пищеград"? Вы еще новый русский крейсер назовите "Оклахома"… Бред!

– Что для вас значит быть русским писателем, русским человеком? Слово "русский" дает вам какие-нибудь поблажки или, наоборот, накладывает ответственность? Чем русский человек отличается, скажем, от немца или американца?

– Вопрос сложнейший, ему я посвятил целую книгу, выдержавшую уже несколько изданий. Называется она "Желание быть русским". У нас многонациональная страна, в этом наша сила и слабость. Сила, потому что суммируется жизненная, культурная, историческая энергия многих уникальных народов. Слабость – в том, что у каждого этноса теплится иллюзия возможной независимости. Когда иллюзия становится сильнее здравого смысла, случается то, что случилось с СССР. Важно, чтобы реальные выгоды общежития преобладали над химерой "свободного плавания", чтобы в "общем доме" все себя чувствовали комфортно, русские в том числе. Я русский по рождению, воспитанию, мироощущению. Помогает ли мне это? Писать книги – да. Но сегодня существовать в отечественной культуре, не скрывая своего желания быть русским, не просто. Когда я вел на канале "Культура" передачу "Контекст", то вытаскивать в эфир русскую проблематику было сложно. Это вроде как не совсем прилично. Заметьте, Владимир Соловьев в редкой передаче не напомнит всем, что он еврей. Рад за него. Но ведь никто из его гостей почему-то не решается сказать: "Я русский!" Разве что Сергей Михеев иногда отваживается… Странный и опасный перекос. Не забудем, что русский народ даже по Конституции у нас "государствообразующий". А что бывает с домом, где рушится несущая конструкция, мы, увы, знаем.

– Не могу не спросить о вашей семье. Чем занимается ваша дочь Алина? Внуки Егор и Любовь?

– По писательским понятиям, у меня слишком уж традиционная семья. И "женимость" у меня одна-единственная, что в творческой среде редкость. С моей женой Натальей, кстати украинкой, мы соединили судьбы в далеком 1975 году, а познакомились еще раньше. Дочь Алина получила гуманитарное образование, сейчас активный боец интернет-фронта, активно занимается делами Национальной ассоциации драматургов. Егор – студент, учится на программиста. Люба оканчивает 11-й класс и готовится к поступлению. В общем, семья вполне патриархальная.

– Насколько я знаю, вы родились в простой семье. Отец – электромонтер; мать – технолог Московского маргаринового завода. Откуда тогда в вас любовь к литературе и талант писателя?

– Да, семья у меня не литературная, я вообще первый человек с высшим образованием в нашем роду. Обе наши ветви из разных уездов Рязанской губернии. Обе мои бабушки были неграмотные, так что версию Никиты Михалкова о процветании предреволюционной России я, мягко говоря, не разделяю. Впрочем, мой дед Илья Васильевич, погибший в сорок первом, трудовую деятельность начинал мальчиком в лавке знаменитого издателя и книгопродавца Сытина. Огромное влияние на меня оказала учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина, происходившая, кстати, из семьи дворянской интеллигенции. Она-то и заметила во мне тягу к словосложению, интерес к литературе, руководила моим чтением. Удивительные были люди, советские учителя! Директор нашей 348-й школы, что стояла на углу Балакиревского и Переведеновского переулков, ходила со мной в пединститут экзамены сдавать, чтобы любимого выпускника кто-нибудь не обидел… Я, честно говоря, считаю, что писателю лучше родиться в семье попроще, тогда он, поднимаясь вверх, имеет возможность "попробовать" все слои социального пирога. Это время я подробно описываю в моей новой книге "Совдетство", которая полгода является лидером продаж. Вообще, острый интерес к советской эпохе, в том числе у молодежи, – важный признак нашего времени.

– Вы живете в самом писательском поселке нашей страны – в Переделкине. Осталась ли в этом месте энергетика Пастернака, Чуковского, Арсения Тарковского?

– Я очень люблю Переделкино. Здесь в самом деле особая атмосфера, зовущая к творчеству. Здесь жили мои учителя классики, с некоторыми мне посчастливилось общаться. Здесь написаны мои главные книги. С 1978 года я ездил в Дом творчества, а потом построил дом напротив музея Окуджавы. Иногда обидчивые "булатоманы" спрашивают: мол, почему ваша дача намного лучше "хибарки" Окуджавы? Ответ прост: я, в отличие от автора "Виноградной косточки", женат единожды и не распылял материальные средства, я живу и умру в России, а не в Париже, как уважаемый бард… Где твое сокровище – там и сердце. И наоборот.

– Что такое для вас Родина, Отечество?

– Все! Я из тех людей, для которых родная земля и есть духовное Отечество. Думаете, в литературной среде это обычное дело? Нет, редкость. Я знаю писателей, которые обожают отечественную литературу, но Россию и ее народ терпеть не могут. Кстати, именно они сегодня являются основными грантополучателями от нашей щедрой казны.

– Судьба свела вас со многими крупными актерами, писателями, поэтами, драматургами, которых, к сожалению, больше нет с нами. Какой человек оказал на вас особенное влияние? И кого вам сейчас не хватает?

– Не проходит дня, чтобы я не вспоминал своих старших товарищей-наставников – Владимира Соколова, Андрея Дементьева, Станислава Говорухина… Недавно ушли из жизни от ковидной заразы мои сверстники-друзья Виктор Бехтеев, председатель Фонда Третьякова, поэт Сергей Мнацаканян. Еще раньше я потерял своего лучшего друга, первого читателя моих новых сочинений Геннадия Игнатова. Он, кстати, прототип главного героя повести "Парижская любовь Кости Гуманкова". Мне их страшно не хватает каждую минуту.

– Что делает вас счастливым, и чего вы боитесь больше всего?

– Счастливым меня делает полнота жизни, которой я пока еще могу соответствовать. А больше всего боюсь, что однажды утром сяду к письменному столу, открою рукопись на незаконченной странице, а слова откажутся повиноваться. Что делать с непослушными словами – я не знаю.

Общероссийская газета "Моя семья"